Басни Крылова книга пятая

Водолазы

Какой-то древний царь впал в страшное сомненье:

Не более ль вреда, чем пользы, от наук?

Не расслабляет ли сердец и рук

Ученье?

И не разумнее ль поступит он,

Когда ученых всех из царства вышлет вон?

Но так как этот царь, свой украшая трон,

Душою всей радел своих народов счастью

И для того

Не делал ничего

По прихоти, иль по пристрастью, —

То приказал собрать совет,

В котором всякий бы, хоть слогом не кудрявым,

Но с толком лишь согласно здравым

Свое представил: да, иль нет;

То есть, ученым вон из царства убираться.

Или попрежнему в том царстве оставаться?

Однако ж как совет ни толковал:

Кто сам свой голос подавал,

Кто голос подавал работы секретарской,

Всяк только дело затемнял

И в нерешимости запутывал ум царской.

Кто говорил, что неученье тьма;

Что не дал бы нам бог ума,

Ни дара постигать вещей небесных,

Когда бы он хотел.

Чтоб человек не боле разумел

Животных бессловесных,

И что, согласно с целью сей,

Ученье к счастию ведет людей.

Другие утверждали,

Что люди от наук лишь только хуже стали:

Что всё ученье бред,

Что от него лишь нравам вред,

И что, за просвещеньем вслед,

Сильнейшие на свете царства пали.

Короче: с обеѝх сторон,

И дело выводя и вздоры,

Бумаги исписали горы,

А о науках спор остался не решен;

Царь сделал более. Созвав отвсюду он

Разумников, из них установил собранье

И о науках спор им предложил на суд.

Но способ был и этот худ,

Затем, что царь им дал большое содержанье:

Так в голосах между собой разлад

Для них был настоящий клад;

И если бы им волю дали,

Они б доныне толковали

Да жалованье брали.

Но так как царь казною не шутил,

То он, приметя то, их скоро распустил.

Меж тем час-от-часу впадал в сомненье боле.

Вот как-то вышел он, сей мыслью занят, в ноле,

И видит пред собой

Пустынника, с седою бородой

И с книгою в руках большой.

Пустынник важный взор имел, но не угрюмый;

Приветливость и доброта

Улыбкою его украсили уста,

А на челе следы глубокой видны думы.

Монарх с пустынником вступает в разговор

И, видя в нем познания несчетны,

Он просит мудреца решить тот важный спор:

Науки более ль полезны или вредны?

«Царь!» старец отвечал: «позволь, чтоб пред тобой

Открыл я притчею простой,

Что́ размышленья мне внушили многолетны».

И, с мыслями собравшись, начал так:

«На берегу, близ моря,

Жил в Индии рыбак;

Проведши долгий век и бедности, и горя,

Он умер и троих оставил сыновей.

Но дети, видя,

Что с нуждою они кормились от сетей

И ремесло отцовско ненавидя,

Брать дань богатее задумали с морей,

Не рыбой, — жемчугами;

И, зная плавать и нырять,

Ту подать доправлять

Пустились сами.

Однако ж был успех различен всех троих:

Один, ленивее других,

Всегда по берегу скитался;

Он даже не хотел ни ног мочить своих

И жемчугу того лишь дожидался,

Что выбросит к нему волной:

А с леностью такой

Едва-едва питался.

Другой,

Трудов нимало не жалея,

И выбирать умея

Себе по силе глубину,

Богатых жемчугов нырял искать по дну:

И жил, всечасно богатея.

Но третий, алчностью к сокровищам томим,

Так рассуждал с собой самим:

„Хоть жемчуг находить близ берега и можно,

Но, кажется, каких сокровищ ждать не должно,

Когда бы удалося мне

Достать морское дно на самой глубине?

Там горы, может быть, богатств несчетных:

Кораллов, жемчугу и камней самоцветных,

Которы стоит лишь достать

И взять".

Сей мыслию пленясь, безумец вскоре

В открытое пустился море,

И, выбрав, где была чернее глубина,

В пучину кинулся; но, поглощенный ею,

За дерзость, не доставши дна,

Он жизнью заплатил своею».

«О, царь!» примолвил тут мудрец:

«Хотя в ученьи зрим мы многих благ причину,

Но дерзкий ум находит в нем пучину

И свой погибельный конец,

Лишь с разницею тою

Что часто в гибель он других влечет с собою».